Экономист Андрей Мовчан разбирает главные заблуждения о пандемии, ее влиянии на экономику и мерах по борьбе с вирусом.

Вирусный кризис обнажил одну из самых главных проблем человечества: многим людям думать не свойственно, да и не с руки. Намного проще искать у мироздания подтверждений собственных желаний, страхов или убеждений и вне зависимости от уровня таких подтверждений верить, что они самые настоящие.

Я не говорю о тех, кто агитирует лечиться от коронавируса чесноком или считает, что это китайцы запустили вирус, чтобы задешево скупить мировые активы (удивительно, но это первый раз, когда никто не обвиняет евреев), — таких все же глобальное меньшинство. Я говорю о вполне обычных людях, не склонных к теориям заговоров в мирное время, и даже умных людях. Но что-то в этой эмоциональной обстановке не срабатывает в их логическом аппарате, и человек начинает интенсивно поддерживать идеи, не отвечающие основам здравого смысла.

В связи с этим хочется остановиться на шести самых, на мой взгляд, часто встречающихся заблуждениях, каждое из которых имеет своих яростных защитников, не желающих ни слушать доводы разума, ни провести добросовестный анализ ситуации.

Миф 1: все уже переболели

«Данные по зараженным коронавирусом сильно занижены, а цифры роста заболеваемости связаны с ростом объемов тестирования. На самом деле уже очень многие в мире являются носителями вируса и скоро иммунизированная прослойка будет достаточной для завершения эпидемии».

У нас есть данные почти исключительно о тяжелых больных: они обращаются к врачу, их тестируют в первую очередь, их учитывают в статистике. Нет данных о количестве бессимптомно переболевших, зараженных, но не болеющих, и даже данных о очень легко переболевших. Такие данные может дать только поголовное тестирование, а оно пока невозможно.

Но два полевых эксперимента (Diamond Princess и Во в Италии), где тестирование было поголовным или массовым, показывают примерно одинаковые цифры: бессимптомных носителей около 45% от общего числа инфицированных, легкие симптомы примерно у 60% болеющих, реанимация требуется примерно 10% болеющих, умирает от 20% до 50% попадающих в реанимацию. Недавно завершенное китайское исследование на большой выборке дает очень похожий результат: около 80% зараженных либо не демонстрируют симптомов, либо демонстрируют легкие симптомы.

Пренебрегать тремя исследованиями на крупных выборках, разных популяциях и разных обстоятельствах мы не можем. Придется признать: похожие цифры будут наблюдаться во всей популяции. Но ожидать, что бессимптомников в десятки раз больше, совершенно безосновательно. Если, например, прилагать статистику к Москве и считать, что у нас выявляют только тяжелых и некоторое количество средней тяжести, на 13 апреля положительно диагностировано 11 500 человек, и это может значить, что больных всего около 25 000 человек. Вместе с бессимптомниками это около 40 000 зараженных. Цифра, как видите, далека от размера «иммунизированной прослойки».

Есть здесь и еще один важный момент. Выше мы принимали результаты тестирования на веру. Однако поскольку в популяции количество зараженных с симптомами невелико, даже очень маленький процент ложноположительных тестов будет давать иллюзию массового бессимптомного течения болезни. Так, 2% ложноположительных результатов в среде, где 0,3% популяции действительно заражено (это примерно уровень Италии середины апреля), даст нам ложную уверенность в том, что больны более 2% протестированных (в 7 раз больше реальности).

Настоящий ответ будет после массового тестирования на антитела, причем с взятием 2-3 тестов с небольшим интервалом. Будем надеяться, что он будет сравнительно скоро. Но вероятность того, что он будет сильно отличаться от нашего расчета, невелика. Увы.

Миф 2: смертность невелика

«Смертность от коронавируса сильно преувеличена, последние данные по смертности даже в Италии не сильно отличаются от данных годичной давности, а кривая смертности в естественном виде не отличается от кривой смертности от коронавируса. В мире сотни тысяч людей умирают от гриппа, от инсульта, от других болезней — и только из-за коронавируса мы так всполошились».

Любые апелляции к разнице в смертности в очагах заражения сегодня и, скажем, год назад безграмотны. Они не учитывают процента зараженных на сегодня: даже в самых крупных очагах количество жителей с диагностированным коронавирусом не превышает долей процента населения. Вопрос не в том, сколько умирает сегодня, а в том, какая смертность среди заразившихся. Ведь если не принимать мер, то в течение месяцев этим вирусом заразится 30-40% населения (эти данные совершенно точны и неоспоримы, мы знаем R0 этого вируса в условиях неограниченных контактов).

Смертность же от коронавируса — вещь вполне определимая: у нас уже очень хорошая статистическая база. Даже ссылки на то, что какую-то долю смертей составляют смерти «с коронавирусом, но не от коронавируса», очень мало что меняют. Поскольку люди продолжают интенсивно заболевать, мы не можем просто поделить количество умерших на количество заболевших — из заболевших некоторое количество еще умрет. Но мы не можем и делить количество умерших на сумму умерших и выздоровевших: выздоровление идет медленнее, а некоторые страны вообще не спешат ставить печать «выздоровел» на тех, у кого прошли симптомы. Но мы уже знаем, что истинная цифра будет лежать между этими двумя.

Первый показатель равен 5,5%, второй — 21%. Теперь вспомним, что мы считаем, что диагностируется примерно 40–50% случаев заболевания (легкие почти не диагностируются), а носителей еще в 2 раза больше. Границы превращаются в 1,4% и 5,25%. В среднем это 3,3%. Вот так скорее всего будет выглядеть реальная смертность, когда эпидемия пройдет.

Сегодня никто не спорит, что вирус типа COVID-19 может (если с ним не бороться) заразить от 30% до 40% популяции, как испанка, а многие говорят и про 70%. Давайте считать, что мы не будем бороться и заразится всего 30% (нижняя оценка). Это 2,3 млрд человек. 3,3% от 2,4 млрд человек — это 77 млн человек. И это еще не конец истории — ведь заболевших тяжело будет в 5 раз больше! 420 млн человек должны будут пройти через реанимации в течение нескольких месяцев, а реально это смогут сделать не более нескольких миллионов человек.

Предположим, что только четверть нуждавшихся в реанимации, но в нее не попавших, умрет. Это еще 100 млн человек. А еще у нас за это время умрет пара десятков миллионов тех, кто нуждался в реанимации по другим причинам. А еще — пара десятков миллионов тех, у кого не диагностируют вовремя другие болезни из-за перегрузки системы. Итого уже 220 млн человек в довесок к 100 млн умирающих в год в обычном режиме.

Обратите внимание, все эти цифры основаны только на двух совершенно достоверных входящих: (1) статистика регистрации по 1,9 млн диагностированных случаев; (2) статистика инфицирования на основе изучения массового тестирования в двух изолированных группах в несколько тысяч человек и одной масштабной выборке. Никакой разумный человек не назовет такую статистику недостаточной.

Так что всполошились все не зря. 3% от населения Земли — это вселенская катастрофа. Представьте, что из каждых 30 человек умрет 1. Представьте себе это на примере, скажем, своей работы или дома. В доме, где я живу, примерно 400 квартир, живет в нем, наверное, около 1200–1500 человек. 50 трупов. А сколько останется с тяжелым фиброзом легких?

Миф 3: карантин бесполезен

«Карантины не приносят пользы — вечно держать людей под замками невозможно, а вирус будет снова заноситься в анклавы, вышедшие с карантина, и все будет начинаться сначала».

Авторы этого мифа не понимают смысла карантинов и не видят статистики. Смысл же их состоит не столько в том, чтобы сократить полное количество заболевших за все время эпидемии, сколько в том, чтобы обеспечить системе здравоохранения возможность справиться с поступающими больными и не «потерять» болеющих другими болезнями. В «мифе №2» мы уже подсчитали: разница между 70 млн смертей и 200 млн смертей возникает именно из-за перегрузки системы здравоохранения.

Но — и это очень хорошая новость — карантины работают и на снижение общего числа заболевших. Отрицатели опасности коронавируса, которые говорят о «такой же смертности, как год назад», на самом деле доказывают именно эту пользу карантинов. Сегодня уже нет никакой возможности не заметить, что в большинстве стран, где 4–5 недель назад или раньше введен карантин, количество новых диагностик стало уменьшаться (хотя число тестируемых неуклонно растет). В Китае и Южной Корее карантины сработали идеально. Судя по данным, которые мы получаем более чем из 100 очагов, карантинные меры, начатые в эпицентре до появления 100 диагностированных пациентов, разворачивают «экспоненту» роста в линейную функцию примерно за 3–4 недели, и примерно через 6 недель начинается спад количества больных. При этом пик роста числа зарегистрированных больных — в 1000–2000 раз с момента ввода карантина. Меры, принятые позже, дают больший пик и более долгий срок выхода на снижение количества больных.

Распространение вируса можно моделировать, даже не зная деталей процесса, для этого есть математическая статистика, наука о том, как предсказывать по прошлому, его не понимая. И эта статистика сегодня говорит о том, что социальное дистанцирование с большой вероятностью позволит эффективно действующим странам в первую волну вируса обойтись примерно 700 смертями на 1 миллион населения. Для России это 100 000 человек, очень немало, но все же это 0,07% населения, а не 3% (надо оговориться, что социальное дистанцирование для этого должно работать, а не декларироваться; очереди в метро — это не социальное дистанцирование).

И, разумеется, будут и вторые, и третьи, и пятые карантины. До изобретения вакцины вспышки будут случаться то тут, то там. Но система быстро учится, и вспышки будут локальными, быстро локализуемыми и подавляемыми. А потом с большой вероятностью появится вакцина.

Миф 4: карантин разрушает экономику

«Карантины будут слишком дорого стоить мировой экономике. Мы идем на разрушение экономик, которое повлечет за собой больше смертей, чем от коронавируса, ради сомнительного спасения жизней от вирусной инфекции».

Карантин означает остановку деятельности некоторого количества предприятий и потерю дохода некоторым количеством людей. Он также означает падение спроса на целый ряд товаров и услуг, связанных с маленькой социальной дистанцией, на срок существенно больший, чем сроки карантина — из-за формируемых фобий. Карантин означает падение общего спроса из-за падения доходов, которое происходит в силу остановки части экономики. Наконец, карантин означает логистические проблемы из-за того, что часть производителей в цепочках останавливаются.

Мы уже сейчас можем более или менее точно оценить совокупные показатели карантинного изменения экономики — по данным спроса из разных стран. В целом конечный спрос падает примерно на 30–40% и стабилизируется на время карантина; он будет восстанавливаться примерно по 3–5% в месяц после карантина. Промышленный спрос будет идти вслед за конечным с лагом (бизнес работает на достаточно длинных контрактах). Государственный спрос сперва падать не будет, он даже вырастет в период карантинов и сразу после — зато снижение налоговых поступлений примерно через полгода вызовет падение государственного спроса, сравнимое по глубине с остальными компонентами. Как видите, я допускаю, что государства сами себе помогать финансово не будут, а просто урежут госпрограммы. Конечно, на практике это будет не так, и ситуация будет еще мягче.

Итого мы получаем в течение первых 12 месяцев с начала карантина падение совокупного спроса примерно на 23%, в течение вторых 12 месяцев, без учета восстановительного спроса — примерно на 2%. То есть если мы верим в один большой карантин, то уже в течение периода апрель 2021 — апрель 2022 года спрос почти вернется к уровню 2019 года. Соответственно, если верим в два — нужно закладывать еще одно падение спроса, конечно, менее сильное, чем первое, но восстановление просто отложится на 3–6 месяцев.

Разумеется, восстановление достаточно быстро произойдет, если не случится двух проблем: (1) не будет разрушена бизнес-структура и (2) не случится социальной дезадаптации из-за впадения больших масс населения в нищету и потери существенных сбережений большой массой инвесторов. Именно для того, чтобы этого не случилось, большинство стран сейчас вводят масштабные меры помощи экономике, которые и заключаются в поддержании «в живых» большинства бизнесов, обеспечении теряющих доход средствами, сравнимыми с утрачиваемым доходом, и сохранении стоимости инвестиционных активов на приемлемых уровнях.

Если все получится, мир заплатит за спасение пары сотен миллионов жизней (по некоторым прогнозам, удастся обойтись «всего» 1–2 млн жертв) потерей четверти годового мирового ВВП, или примерно $25 трлн — по $125 000 на одного убереженного человека. Эти $25 трлн недополученных доходов распределятся более или менее равномерно по 7,7 млрд населения Земли. Каждый из нас уплатит в той или иной форме по $3250. Вы готовы заплатить $3250 за спасение 200 млн человек?

Миф 5: меры поддержки бизнеса не нужны

«Финансовые меры поддержки бизнеса являются избыточными. Не будет большой проблемы, если разорятся все эти барбершопы и кафе — после эпидемии они снова вырастут как грибы. Зато государства сохранят ресурсы для финансирования реальных задач, в том числе поддержки малообеспеченных и развития государственных проектов».

Частично ответ на этот миф содержится в ответе на миф №4. Но можно обсудить тему и подробнее.

Падение спроса во время карантинов связано изначально не с тем, что у домохозяйств стало меньше средств или меньше потребностей — им просто запретили реализовывать свой спрос или они боятся это делать. Но падение спроса естественно вызывает падение доходов бизнесов, на товары которых упал спрос. Тактический взгляд на вопрос подсказывает: бизнесмены такие же люди, как и все; пусть закрывают свои бизнесы, увольняют людей, мы и им, и людям дадим пособия, чтобы они пережили карантины. А потом…

Вот тут тактический взгляд заканчивается и начинается стратегический. А стратегический говорит: во-первых, далеко не все бизнесы можно просто закрыть. Есть длинные циклы производства, закроешь — пропадет много продукта. Есть бизнесы, которые нельзя «прикрыть на время» — потом не откроешь. Многие бизнесы работают на кредите (реально почти все, только в малом бизнесе таких примерно 70%), то есть если их закрыть, их активы уйдут банкам. Банки потом не будут их продавать, чтобы не показывать убытки, так как, ставя их на баланс, они будут их оценивать существенно выше рынка. Значит, они еще очень долго не заработают. Оборудование закрытых и бесхозных предприятий наверняка будет расхищено, производства разукомплектованы. Невозможно уволить людей, оставить их без работы на полгода, а потом снова собрать обратно. Процесс сбора команд займет месяцы, если не годы.

Есть и еще более плохая новость: остановившиеся, закрывшиеся, обанкроченные бизнесы будут почти всегда частями длинных цепочек создания стоимости и всегда частями длинных цепочек перераспределения дохода. Закроется и не откроется спустя три месяца малое предприятие по производству пластиковых заглушек — и через полгода автозавод не сможет выпускать автомобили. Разорится мелкий логистический оператор — и неожиданно больницы в целом регионе останутся без трубок для капельниц.

Мы уже слышали от официальных лиц, что из-за непоставок проволоки из Китая мы не в состоянии производить хирургические маски. Это должно нас научить пониманию того, как важно не дать порваться бизнес-ткани. Ее восстановление займет годы, а маленькие дырочки на ней будут останавливать огромные цепочки и приводить к огромным потерям в ВВП.

Миф 6: раздача денег ведет к инфляции

«Раздача денег монетарными властями приведет к гиперинфляции. Сегодня власти развитых стран раздают от 1% до 10% ВВП в виде наличности, это беспрецедентное увеличение денежной массы. Гиперинфляция приведет к обрушению экономик».

Идея, что выпуск денег всегда приводит к инфляции, совершенно неверна. Об этом достаточно подробно говорится даже в «популярной экономике» Рэя Далио. Инфляция возникает при превышении объемов монетизированного спроса над объемами доступного предложения. Разумеется, если вы находитесь в ситуации неудовлетворенного спроса и низкого предложения, выпуском денег ситуацию не спасти — деньги пойдут на наращивание потребления существенно быстрее, чем они могли бы пойти на инвестиции в наращивание производства. В результате цены на товары будут быстро расти, иностранная валюта — дорожать, доля импорта увеличиваться, внутренние инвестиции — сокращаться (выгоднее будет просто покупать валюту).

Но в текущей ситуации карантинов происходит резкое падение монетизированного спроса (поскольку 20–30% трудовых ресурсов лишаются доходов) при существенно меньшем сокращении предложения (есть запасы, кроме того, основные производства продолжают работу, несмотря на карантины, производство падает в основном там, где соответственно падает и спрос). Это значит, что деньги «встают» и не обеспечивают нормального товарообмена. Естественным решением является заменить «вставшие» деньги другими.

Банальный пример: бармен потерял работу на время карантина. Он не получит зарплату и не сможет пойти купить продукты. Ретейлер не получит денег за продукты от бармена и не выплатит зарплату своим работникам, не заплатит аренду, не оплатит продукты поставщикам. Цепочка продолжается на всю экономику. А началась она с посетителя бара, который в него не пришел, — его деньги остались у него на счету в банке. Дать бармену денег — значит запустить всю цепочку по новой, но не запустить новые цепочки. Запущенная цепочка не только обеспечит всех участников сегодняшними доходами — она сохранит экономические отношения и позволит им работать уже самостоятельно в момент, когда посетитель бара снова войдет в бар после карантина.

Станет ли при этом денег «больше»? Конечно. Повлияет ли это на цены? Во время карантина нет, поскольку мы дали в экономику деньги «вместо» остановившихся.

А после снятия карантина? Может быть, и повлияет, но только в том случае, если монетизированный спрос будет превышать предложение. Как этого избежать? Во-первых, сохранить предложение (мы это как раз и сделали, запустив по возможности все цепочки). Во-вторых, изымая «лишние» деньги из экономики по факту окончания карантинов, роста спроса и роста инфляции. Чтобы эти деньги из экономики можно было изъять, нужно максимальную долю субсидий давать в долг или изымая из «запасов».

Поэтому крупнейшие страны мира дают большую часть своей помощи компаниям в виде беспроцентных кредитов на долгий срок, в том числе с правом налогового зачета, чтобы облегчить бремя. Когда трудное время пройдет, средства будут возвращаться государству, а оно вернет центральному банку или в резервы.

Еще один вид помощи государства, соответствующий нашей логике, — выкуп ликвидных активов. Государство выкупает их временно с рынка по упавшим ценам, давая ликвидность продавцам, а после кризиса продаст дороже, забирая избыточную ликвидность с рынка.

Наконец, у государств сегодня есть мощное оружие борьбы с инфляцией — то самое, которое «исчерпало себя» в борьбе за экономический рост: это процентные ставки. Сегодня нулевые, они дают возможность увеличения ликвидности рынками и сглаживают волатильность. Но если инфляция начнет расти выше целевых отметок ФРС, ставка рефинансирования будет подниматься, и кредитная ликвидность с рынков будет уходить. Количество денег в экономике будет сокращаться. Нулевые ставки — лучшая точка для антиинфляционной политики.

Источник: Forbes